Плюрализм мнений

Попытаемся без претензий на исчерпывающую полноту, но с некоторой попыткой систематизации, назвать другие возможные причины, которые могут повлечь разные представления о правильном решении того или иного вопроса.

Прежде всего, всякая проблема, и от этого не уйти, формулируется с помощью определенных языковых средств и, значит, с использованием некоторого понятийного аппарата. Уже только это обстоятельство способно породить существенные различия, как в трактовке проблемы, так и в ее решении, и уж тем более тогда, когда она относится к общественной жизни и затрагивает интересы и чувства миллионов.

Допустим, в формулировке проблемы фигурируют понятия капитализма, социализма, демократии, свободы, собственности, предпринимательства, рыночных отношений. Едва ли кто-то станет оспаривать, насколько разный смысл вкладывают в эти понятия не только обычные люди, но и специалисты-обществоведы или, как теперь говорят, политологи. Возьмите такое понятие как социальная справедливость. За нее, за эту самую справедливость, ратуют все политики, партии и общественные движения. Они прекрасно понимают, что люди, как правило, не терпят именно несправедливости. Призыв к справедливости и борьба за нее, поэтому, всегда есть форма протеста против существующего (и всегда несправедливого) порядка. И именно это позволяет часто объединять в едином протестном движении многих недовольных. Другое дело, что большинство из них потом обнаруживает, что было просто использовано и осталось в дураках.

Если понятие справедливости и не встречается в формулировке некоторой общественной проблемы, то оценка правильности решения этой проблемы практически всегда связана с тем, как справедливость понимается.

Для кого-то справедливость состоит в том, чтобы всем было поровну. Для других она — в равенстве возможностей. Для третьих — в отсутствии пропасти между самыми бедными и самыми богатыми. А пятые разделяют мнение Ницше, что слабого надо подтолкнуть, чтобы упал. И эти, и другие понимания справедливости имеют множество оттенков и огромное число предлагаемых путей ее (социальной справедливости) достижения. Я не стал бы оспаривать, например, что справедливость — в равенстве возможностей. Но формальное равенство возможностей чаще всего оказывается заведомым неравенством. Выпускник деревенской школы, где не хватало учителей и учебников, и выпускник столичной школы из интеллигентной семьи, подготовленный репетиторами, имеют равные возможности поступать в МГУ. Только равны ли их возможности поступить? В понимании «равенства» и «неравенства» окажется разногласий никак не меньше, чем в том, что с помощью этих понятий пытаются разъяснить. Один мыслитель скажет вам, что равенство— высшая общественная добродетель, а другой, что равенство это — утопия негодяев.

Несовпадения в трактовке понятий отнюдь не всегда спор о словах. За этим могут скрываться мировоззренческие расхождения, различия в принципах, ценностях и идеалах. Иногда полагают, что каждому понятию можно придать четкий однозначный (и даже некий «подлинный») смысл и тогда исчезнут многие проблемы взаимопонимания или взаимонепонимания. Вообще говоря, это тема для специального серьезного обсуждения. На самом деле, там, где спор идет действительно о словах, попытки их уточнения могут оказаться весьма полезными. Однако попытка унификации трактовки понятий, взятая в качестве необходимого принципа, не только не способна решить проблемы взаимопонимания, но может в ряде случаев уничтожить всякие мосты к нему.

Атеисту, например, чтобы понять верующего, надо уяснить, какой смысл вкладывается в понятие Бога именно верующим и именно соответствующей конфессии, а не пытаться придать этому понятию некий правильный точный смысл, да еще с позиций атеизма. Очевидно, что никакой терминологический анализ не заставит приверженца некоторой религии согласиться с братьями де Гонкур, сказавшими, что если Бог существует, то атеизм должен казаться ему меньшим оскорблением, чем религия. При этом не исключено, что приведенное утверждение представителями одной религиозной конфессии, может рассматриваться как справедливое по отношению к другим таким конфессиям. Ибо большинство из них, как образно выразился писатель Ч. Айтматов, стремится приватизировать Бога. И в этом он близок к папе римскому Климентию XIV (1705-1774), который говорил, что люди заставляют религию служить их собственным предрассудкам.

А вот интересное с точки зрения возможных выводов прагматическое замечание Ф. Бэкона: «Атеизм — это тонкий слой льда, по которому один человек может пройти, а целый народ рухнет в бездну». Вольтер потом скажет, что если бы Бога не было, его следовало бы придумать.

Как я помню, специальный комитет ООН в 60-70-е гг. прошлого столетия долго и безуспешно пытался дать согласованное общепринятое (точнее: общеприемлемое) определение понятия «агрессия». Консенсуса достичь не удалось. Представители ни одной из стран, речь идет в первую очередь о так называемых великих державах, не могли допустить, чтобы их международные деяния, осуществленные в прошлом, настоящем или возможные в будущем (в соответствии с их пониманием допустимой международной деятельности), подпали бы под понятие «агрессии». Предпринимаемые этими державами действия, характеризуемые оппонентами как агрессии, никогда не признаются таковыми теми, кто их совершал. Это были или помощь какой-то стране, или ее защита от агрессии извне, или законная защита своих собственных интересов, или что угодно еще, тоже законное, но никогда и никак не агрессия.

Случаи, когда некоторые действия не желают подводить под то или иное понятие, отнюдь не редкость, и мы с ними встречаемся постоянно. За понятием, словом, символом, знаком, именем нередко стоит вереница экономических, политических, нравственных ассоциаций, представлений, воспоминаний, прецедентов. Мне кажется, например, мерзкими используемые некоторыми нашими «мыслителями» уничижительные понятия «совок», «совки». Они скорее характеризуют определенным образом не нас, а тех, нас презирающих, кто эти понятия подхватил и использует. Более отвратительным в подцензурном ряду является, может быть, только употребление слова «телка» применительно к женщине.

«Хоть горшком назови, только в печку не ставь!» — говорит пословица. Но есть и другая: «Назвался груздем — полезай в кузов». Разве случайно, что наша война в Афганистане называлась не войной, а интернациональной помощью, а ведущие ее войска — ограниченным военным контингентом. Также не случайно, что вторая война в Чечне зовется не войной, а антитеррористической операцией. Даже в тех случаях, когда понятия понимаются как будто одинаково, смысл фразы может толковаться все же прямо противоположным образом. Возьмем такое неординарное утверждение, вокруг которого сломано много копий и со справедливостью которого соглашался JI. Н. Толстой: «Патриотизм — последнее прибежище негодяев».

Многим оно кажется не только не верным, но просто ужасным и возмутительным. Как это такое прекрасное качество, как любовь к родине, можно характеризовать подобным образом? Но ведь утверждение это можно понять иначе. А именно так, что оно характеризует не патриотизм, а негодяев, которым выгодно и удобно использовать в своих целях или для прикрытия своих подлинных целей и такое святое и естественное чувство, как патриотизм.

Недавно писатель Ю. М. Поляков предложил еще одну для меня неожиданную трактовку обсуждаемого утверждения. А именно, что патриотизм есть настолько сильное и благородное чувство, что может спасти даже негодяя.

Требование, что «Искусство должно быть понятно народу», можно толковать как направленное против такого искусства, до понимания которого народ не дорос, а можно как задачу такого культурного развития народа, при котором ему становится доступным высокое и сложное искусство.

Вы можете считать глупостью известное изречение: «В здоровом теле — здоровый дух», приводя примеры противного и противопоставляя ему не менее знаменитое: «Сила есть, ума не надо». А можете воспринимать его как императив, требующий в идеале гармонии физического и духовного: «Здоровому телу — здоровый дух».

Или же вы можете легко согласиться с той мыслью, что плоха та страна, у которой нет героев. Но если вам приведут определенные резоны, в соответствии с которыми плохой является как раз та страна, которая нуждается в героях, вы, если и не перемените свое отношение к исходной мысли, то уж точно поймете, что она не столь тривиальна и однозначна.

Вам может казаться нравственным достаточно подозрительный принцип: «Живи и жить давай другим». Хорошо, однако, знать тот контекст, из которого он вырван:

«Живи и жить давай другим, Но только не за счет другого; Всегда доволен будь своим, Не трогай ничего чужого….» Державин Г. Р., 1798

Не исключено, что, разделяя одни и те же нравственные принципы, вы можете расходиться с другим человеком в отношении того, являются ли они всегда обязательными или же в каких-то случаях более нравственно ими поступиться, так как доведенная до крайности принципиальность может оказаться беспринципностью, ненужная в конкретной ситуации честность повлечь большую ложь и т. п. На эту тему я часто спорил со своей соседкой по даче, известным специалистом в области этики, Коноваловой Л. В. Прекрасный человек, доктор философии, профессор, автор многочисленных книг по этике. В августе 2000 года ее не стало. Как умела она романтизировать нашу, казалось бы, совершенно прозаичную дачную жизнь. Как верила она в абсолютность нравственных принципов и никак не хотела принимать аргументов, как мне казалось, эту позицию, без сомнения, опровергающих. В одной из своих последних работ (Предисловии к выполненному ею переводу книги выдающегося английского философа Дж. Э. Мура (1873-1958) «Природа моральной философии». М., 1999) Коновалова писала: «Мы все интуитивно лелеем надежду: как бы ни старались какие-то силы манипулировать понятиями добра и зла, правильного и неправильного, ценного и неценного, как бы ни хотели играть ими как пустыми коробочками, вкладывая в них какое-то свое, им удобное и выгодное содержание, используя их в своих недобросовестных целях, значение этих понятий остается неизменным, они непоколебимы, они не поддаются жонглерам и дрессировщикам. Потому что их содержание не определяется субъективными интересами людей. Оно — объективно».

Особенно принципиальными различия в трактовке понятий становятся тогда, когда в общественном сознании ломаются устоявшиеся догмы и стереотипы, когда резко изменяются ценностные ориентиры, когда действия, ранее трактующиеся как аморальные, уже не считаются таковыми и даже объявляются нравственными.

Чтобы не задерживаться далее на этом интересном и заслуживающем отдельного внимания моменте, будем исходить из предположения, что проблема или вопрос, подлежащие обсуждению, сформулированы таким образом, что они не осложняются лингвистическими и семантическими несогласиями и понимаются обсуждающими достаточно однозначно.

Структура мышления каждого человека включает определенные теоретические и практические знания (и заблуждения), мировоззренческие, практические и целевые установки, ценностные и нравственные ориентации. Имеет эта структура и массу других детерминант. Каждому свойственна своя степень информированности по поводу той или иной проблемы и ситуации. У каждого свои пристрастия, свой жизненный опыт, свои жизненные проблемы, свои шкалы и меры оценок.

У разных людей разные способности и разные возможности соотносить конкретные проблемы с общим положением дел, просчитывать ближние и дальние последствия тех или иных решений.

Все эти и другие неназванные слагаемые, несмотря на их очевидную социальную детерминированность (а, впрочем, также и благодаря ей, ибо и она у всех неодинакова), создают у каждого человека в высокой степени индивидуальную структуру мышления. И это, конечно, не может не влиять на понимание (или на непонимание) тех или иных проблем, их значимости и путей их решения. При этом различия в структуре мышления, несмотря на их индивидуальность, и в данном смысле субъективность составляют, тем не менее, объективное основание плюрализма взглядов, мнений и действий.

Люди в большинстве своем не занимаются саморефлексией для выявления и осознания структуры своего мышления и составляющих ее элементов. Здесь дело обстоит подобно тому, как мы не осознаем в процессе своих рассуждений ни те правила логики, которые мы в этих рассуждениях используем, ни то, откуда эти правила в нашем мышлении появились.

Не все элементы в структуре мышления постоянны и одинаково устойчивы. Изменяются теоретические представления, человек получает новую информацию, накапливает опыт, изучает свои и чужие ошибки, оценивает последствия ранее принятых решений. Изменяется его положение в обществе, в системе властных и производственных отношений и вместе с тем объективно меняются его интересы. Он принимает во внимание доводы оппонентов, учитывает новые реалии, отказывается от каких-то догм, осознает необходимость считаться с интересами других, с большей ясностью осознает последствия тех или иных действий и т. п.

Да что там далеко ходить: одно дело, когда ты одинок и свободен, другое — когда у тебя семья и дети. Легко в студентах прогрессивничать, Свободомыслием красивиичать. Но гляд-поглядь —утих бедняк. И пусть еще он ерепенится, Уже висит пеленка первенца Как белый выкинутый флаг.» Е. Евтушенко

Естественно, что изменения в структуре мышления могут коррелировать позиции и отношения человека к тем или иным проблемам. В отношении одних проблем его старые взгляды могут остаться неизменными, в отношении других еще более укрепиться, в отношении третьих частично или радикально измениться, в отношении четвертых утратить определенность, наконец, какие-то проблемы могут вовсе утратить для него всякий интерес. Наверное, имеются и иные варианты.

JI. Н. Толстой в конце жизни говорил о трех, как он их называл, фазисах человеческой жизни. Наверное, выводы великого писателя не следует распространить на очень многих, хотя они и отображают нечто общее.

В первый фазис человек живет только для своих страстей: еда, питье, охота, женщины, тщеславие, гордость— и жизнь полна. Так было у Толстого, по его словам, лет до тридцати четырех.

Во втором фазисе, отмечает Толстой, у него начался интерес блага людей, всех людей, человечества. Все религиозное сознание его сосредотачивалось в стремлении к благу людей, в деятельности для осуществления царства божьего. И стремление это было так же сильно, так же наполняло всю жизнь, как и стремление к личному благу. Это деятельность хорошая, деятельность помощи людям материальной, борьбы с пьянством, с суевериями правительства, церкви.

В третьем фазисе у писателя произошло ослабление этого стремления, оно перестало наполнять его жизнь, влечь непосредственно. Стала, как он чувствует, выделяться, высвобождаться новая основа жизни, которая включает в себя стремление к благу людей так же, как и стремление к благу людей включало в себя стремление к благу личному. Эта основа, говорит Толстой, есть служение Богу, исполнение его воли по отношению к той его сущности, которая во мне самом. Стремясь теперь к Богу, к чистоте божеской сущности во мне, заключает писатель, я попутно достигаю, вернее, точнее блага общего и своего личного блага как-то неторопливо, несомненно и радостно.

Гордые заявления некоторого человека о том, что его позиция по какому-то вопросу или проблеме всегда оставалась неизменной или что он, наоборот, нашел мужество изменить по отношению к ним свою позицию, — на самом деле не могут в общем случае характеризовать человека ни положительно, ни отрицательно. Все зависит от самой проблемы, ее места в контексте других проблем и обстоятельств, сложившейся конкретной ситуации, умения извлекать уроки из прошедших событий и так далее. В случае одних проблем неизменность подхода может оказаться косностью и догматизмом, неумением учиться, непониманием того, что истина, как говорил Гегель, всегда конкретна. В отношении других проблем та же неизменность может оказаться принципиальностью и последовательностью, преданностью и верностью высоким идеалам.

Плюрализм взглядов, определяемых различиями в структуре мышления, проявляется при решении как естественнонаучных, так и общественных проблем. Конечно, при обсуждении конкретной проблемы специалистам соответствующей области знаний обычно удается добиться большего единства оценок и взглядов путем обмена мнениями, результатами исследований, проведения экспериментов и т. п. В большей степени это относится к проблемам естественнонаучным, где меньшее значение имеют идеологические и иные вненаучные установки, легче изживаются теоретические заблуждения, где принятие неверной концепции, как правило, не изменяет самого предмета исследования. Хотя нелегкие судьбы многих отечественных наук дают основания говорить о том, что и в естественных науках все указанные неприятные моменты могут присутствовать и сказываться на научных исследованиях отрицательно. Будучи неизбежным и здесь, плюрализм мнений, решений, гипотез, теорий по отношению к конкретным проблемам выступает в естествознании как определенный этап на пути к общепринятым решениям.

С социальными проблемами положение в общем случае принципиально иное. Решение таких проблем связано обычно с потребностью изменить наличную общественную ситуацию, предотвратить или вызвать наступление каких-то событий, осуществить социальный прогноз, предложить новые концепции общественного развития и т. п. Речь идет поэтому о вещах, которые приходится оценивать не в терминах истинности и ложности, а в терминах желательного и нежелательного, хорошего и плохого, справедливого и несправедливого.

Оставляя в стороне столь непростое занятие, как прогнозирование последствий тех или иных решений, и допуская умение делать это с достаточной степенью адекватности, придется спросить: желательным (хорошим, справедливым) для кого? Ответ: для всех, для общества в целом — может быть и привлекателен, но в подавляющем большинстве случает едва ли удовлетворителен. Общество состоит из людей, входящих в разные формальные и неформальные группы, в перекрещивающиеся социальные слои (половозрастные, профессиональные, религиозные, этнические), в различные партии и другие политические и общественные организации. Люди отличаются по своему месту в системе общественного производства и распределения, уровню образования, профессиональной подготовки, информированности. Они различаются по доходам и их происхождению, по условиям и месту проживания, по своей принадлежности к тем или иным институтам власти, по степени своей социальной защищенности, по степени зависимости от тех или иных лиц (физических и юридических), по степени ответственности за жизнь и благополучие других людей, по объективным возможностям воздействия на положение дел и по множеству других тому подобных вещей, список которых при желании можно продолжить. Можно и не продолжать, последовав А. С. Пушкину, который произвел более короткое и радикальное деление людей: На всех стихиях человек — Тиран, предатель или узник.

Наш выдающийся офтальмолог и политик академик С. Федоров (1927— 2000) предлагал иное деление и говорил, что общество наше состоит из элиты, стражников и рабов.

Указанные и другие отличия между людьми, к тому же изменчивые, с неизбежностью ведут к тому, что интересы образующих общество людей во многом не совпадают, и, совпадая в одном, могут быть прямо противоположны в ином. Все это достаточно очевидно, и все же, чтобы проиллюстрировать возможность принципиального несовпадения интересов, возьмем нарочито тривиальный жизненный пример.

На одном из пригородных автобусных маршрутов резко сократили число промежуточных остановок. Это, естественно, устроило и обрадовало тех, кто ими не пользовался, и возмутило тех, кому это причинило неудобства. Позднее несколько отмененных было остановок (то ли из-за протестов граждан, то ли по причине экономических потерь маршрута — еще один интерес) восстановили. Соотношение между довольными и недовольными соответственно изменилось. Кто вышел из рядов недовольных — понятно. Однако теперь недовольные появились среди тех, кому восстановленные остановки были не нужны. Это показывает, что отмена ранее принятого решения только по видимости возвращает к старому положению дел. Воистину, нельзя, как учил Гераклит, войти в одну и ту же реку дважды. И если это демонстрирует столь тривиальный пример, то что говорить об общегосударственных решениях?

Уместно припомнить групповой эгоизм, расцвет которого, если кто помнит, мы наблюдали в годы перестройки и гласности, митинговую демократию, о которых мы уже вдоволь успели порассуждать. И, к счастью, уже начали о ней забывать. Ибо митинговая демократия быстро продемонстрировала, что она отнюдь не является лучшим способом решения сложных и острых проблем. Она, как правило, разрушительна и не конструктивна. Даже когда она направлена на поддержку чего-либо, по существу это всегда протестный призыв: «Долой!»

Люди объединяются не «за», а против чего-то, кого-то. Проявляемое на митингах единение часто есть следствие пусть объективных, но сиюминутных интересов не обязательно формально связанных групп. Здесь нет места и желания услышать не только другую сторону, здесь нет места сомневающимся сторонникам, нет места попыткам взвешенного подхода и решения, нет места призывам к благоразумию.

И когда проблема такова, что то или иное ее решение способно повлиять на жизнь множества людей, затрагивая коренные их интересы, тогда уже сама ее постановка и обсуждение вероятных решений даже в академической форме, не говоря уже о митинговой, в состоянии поляризовать все общество, внести в него раскол, а значит, изменить его. В связи с этим некоторые решения, в принципе теоретически допустимые, становятся невозможными практически.